Алексина.

 

 

Ночь на девятый день.

 

 

 

 

Если честно, я не знаю, что сказать… как не знала всегда, ты же помнишь, какой я была.

Наверное, ты помнишь, как мы встретились в первый раз–надеюсь, тогда я не очень обожгла тебя этим несчастным кофе?.. У меня не было ни денег, ни кофе, и я, чуть живая, купила в кафе чашку кофе–самого дешевого, такого, что у него и вкуса-то почти не было, только немерено кофеина. А потом, подбираясь к столику, опрокинула кофе на тебя.

Не повезло… но по-другому я знакомиться просто не умею. Я вообще не очень-то компанейский человек. (Зачем я это все рассказываю?..)

Наверное, ты все-таки знал обо мне недостаточно, чтобы мы могли называться друзьями. Разве могут дружить два человека, которых связывает упавшая чашка кофе?.. но я за каким-то бесом притащила тебя к себе домой (хотя к тебе было бы ближе), где был только наследный компьютер, несколько оловянных тарелок и дрянная плита (я не считаю всякие мелочи вроде одежды или книг). Ты долго думал, как я умудряюсь выживать в этом прекрасном месте, а я утвеждала, что держусь исключительно на желании жить. Не такая уж и неправда…

Боюсь, именно после этого заявления ты и решил, что со мной стоит "немного подружиться" (твои слова, я же помню).

Не знаю, насколько правильным было это решение… но у меня наконец появился хоть кто-то, кому я могла из автомата позвонить в три часа ночи, выслушать кучу упреков насчет увлечения Мураками и спросить, не знает ли он, где можно найти зеленую дверь в белой стене.

"Ты собираешься уходить?"–спрашивал ты.

"Скорее всего,–вздыхала я.–Я сейчас встала и гадала на истории Древнего Китая."

"И что выпало?"

"Слушай: "Цинь Ши-хуанди велел проложить дороги и транспортные каналы." "

"Нет,–после недолгого молчания вспоминал ты,–я нигде не встречал такой двери. И вообще: если ты хочешь найти свою дверь, то ищи ее сама, без побудок посторонних людей, а то вывалишься где-нибудь над Дюной."

Потом ты вешал трубку, потому что утром должен был рано вставать, а я шла домой, продолжать психовать и искать зеленую дверь. Чтобы утром нагло припереться ждать тебя у автобусной остановки с вопросом: "А если снять очки, я увижу больше?". Ты, сам первый заметивший мою прогрессирующую дальнозоркость, говорил, что в таком случае я просто врежусь в стенку, и уезжал на свою работу. Я, справляясь с очередным приступом идеализма, плелась на лекцию.

По вечерам меня опять несло в автомат, с естественной заменой двухрублевкам (вырезалась из разных подручных материалов), чтобы спросить тебя, не видел ли ты кошачьего корма. В ответ ты напоминал мне, что я кормлю их колбасой, после чего крайне удивленная я возвращалась домой…

Ты вообще был добрым домашним гением–не знаю, что бы делала без твоего умения вернуть меня на землю (ненадолго, ровно настолько, чтобы не помереть от собственной рассеянности). Наверное, пропала б. Мне, в принципе, нетрудно… Я давно хотела пропасть. Ну, в принципе, что я говорю всякую фигню, если ты сам знал меня едва ли не лучше меня самой!..

А я тогда была настолько одержима своими идеями пропажи из этого мира, что не замечала ничего и никого вокруг. Не заметила, боюсь, и того, что ты изменился… Нет, я, конечно, с удивлением отметила, что ты начал приходить ко мне по ночам–ненадолго, просто чтобы спросить, не нашла ли я зеленую дверь или новую книгу, от которой у меня снова начался приступ психоза…

Приступы психоза, смешанные с маниакальным пристрастием к поискам смысла жизни посещали меня настолько регулярно, что справляться об этом не было никакого смысла–но все равно приятно знать, что кто-то иногда о тебе думает и втайне спрашивает себя, что ты сейчас делаешь и о чем ты сейчас думаешь. Если бы ты был немного младше и романтичнее, ты бы подумал, что нас связывает заключенный на небесах брак. Однако мы оба были старыми, как мир, и плевать хотели на какие-то два лазурных кольца на собственных руках… хотелось бы мне ответить самой себе, зачем я все это тебе рассказываю, ноты сам знаешь, что я приучила себя не искать причин. "Тот, кто будет расчленять целое на части, пытаясь понять природу целого, не будет мудр." Скорее всего, я неправильно запомнила, но принцип все тот же…

Я очень рано поняла, что лишена такой прекрасной особенности, как возможность любить. Для себя–человека. Либо мир, либо ничего,–тот самый максимализм, который так казнила! Ирония судьбы? или Зодиак?

Вообще-то, нас обоих это устраивало. Если у нас в друзьях целый мир, для чего такое эгоистичное чувство, как любовь?..

Зато помнишь, как моя мама сокрушалась, что я до сих пор обхожусь обществом себя и кошки?.. прошло совсем немного времени до того, как ты пришел ко мне поздно ночью,–в первый раз,–и спросил, верю ли я в дороги к иному миру.

В первый момент я настолько обалдела, что подавилась кофе. Помнишь ведь мою идиотскую привычку разбавлять кровь кофеином ближе к ночи… Ну да не о привычках разговор!

"А ты как думаешь?"–предложила тебе угадать…

"Так же, как и ты"

"Тогда тебе ни к чему мой ответ…"

"Просто мне хочется его услышать. Я слишком давно не разговаривал о дверях."

"Тогда тебе пора сменить входную,–напряженно пошутила я.–Она сильно скрипит."

Ты ждал, и у меня внутри что-то неприятно дернулось.

"Если бы я не верила в это несчастную дверь, я бы давно повесилась!"

"Хорошее решение,–печально улыбнулся ты.–Но не в твоем духе."

"А ты думал, почему я еще жива!"

"Значит, все же не верится…"

"Верится,–твердо ответила я.–Просто были нервные срывы."

"Бывает",–согласился ты. И ушел.

Я долго смотрела потом на окно, стараясь понять, что там не так… а потом поняла: за все лето я увидела только одну звезду. Каждый вечер она исправно выходила на ночное дежурство, стояла над фонарем, мерцала в темноте, как маленький бриллиант и чего-то терпеливо ждала. Может быть, тьмы.

В тот вечер у нее был какой-то жалобный, простуженный вид, какой бывает у больных насморком, которым эта их болезнь крайне не нравится. Они согласились бы на любую напасть посерьезнее, только бы не выходить из строя из-за какого-то паршивенького насморка, которым болеют детишки в детском садике! Максимализм… все мы в определенные дни становимся максималистами. Болезнь такая, вроде моего желания жить.

Я представила себе, как утром опять дождусь тебя на занюханной автобусной остановке, мокрые рыжие кирпичи стен набрякнут и покажутся совсем мягкими, как поролон, которым хозяйки затыкают щели в рамах на зиму… С зеленого дерева–отделки остановки,–слезает краска, неторопливо, с расстановкой. Она уже обнажила некоторые участки, серое дерево таращится на прохожих нагло и печально, как отражение серого асфальта, покрытого шелухой семечек, пивными банками и грязными следами… Утром следов еще немного, каждый отделим от другого. К полудню они утратят индивидуальность, отдельность, сложатся в сплошной слой грязи… а ночью ведь будет дождь. Обязательно.

Я педантично допила кофе до половины чашки, чтобы утром разбавить его кипятком, и проследила взглядом за тем, как здоровая темная туча закрывает собой последнюю звезду на этом дурацком прекрасном небе. Ему так не хватало фиолетового оттенка неба моей мечты…

 

Ночью был град.

Утром, еще вздрагивая под ударами отдельных его остатков, я пришлепала на остановку–но тебя там не было.

Жаль, ты не видел моей рожи в этот момент… никому бы такого не пожелала, но тебе всегда нравилось меня шокировать–я имею в виду, до того ночного визита… После него мы вообще не виделись, и тогда я поняла, что именно эти слова скажу через восемь… нет, уже через девять дней. Вот так все и сложилось… я каким-то шестым чувством нашла твои следы среди редких следов случайных прохожих, среди крупных градин, еще падающих с серого, как асфальт и голое дерево, неба. Я пошла по следам, как гончий пес, и даже после того, как они растворились в траве, устилавшей овраг, продолжала идти, куда вели ноги, лучше меня знающие, где находится зеленая дверь в белой стене.

Я помню, как рассказывала тебе один мой детский сон: возле реки, в зеленом холме,–это было в том городе, где я родилась,–есть дверь. Маленькая круглая зеленая дверь, а дверной проем зарос травой и цветами. Из глубины, открывающейся за дверью, пахнет прохладой и грибами… вот только не увидела я того момента, когда зашла и закрыла за собой дверь.

А потом у меня была какая-то странная мания рассматривать землю подо льдом. Она казалась такой далекой, тихой и таинственной, как мир Зазеркалья, где можно встретить маленького эльфа и услышать, как поют флейты эльфов Высоких, никогда не уходивших из Средиземья… я долго рассматривала сухие коричневые стебли, но никогда не подозревала, что через десятилетие буду видеть их все так же отчетливо–внутренним взором.

Я вспоминала все это, бестолково шагая по твоему следу, пока не поняла, что в Петербурге не было этого оврага. Он был в городе, где я родилась–простом захолустном городе, неплохом месте для маленьких чудес вроде гномиков в колокольчиках наперстянки и прочих милых глупостей для маленьких детей. Я даже забыла удивиться, как оказалась в этом городе… просто увидела зеленый холм моего сна, и, понимая, что больше не увижу тебя в этом мире, рванула на себя маленькую круглую дверь.

 

 

(Стоило бы кончить эту историю описанием бомжа, который сидел в холме и распивал наедине с зеркальцем бутылку водки. Право слово, стоило!.. однако я же не настолько дурная, чтобы разрушить какой-никакой, а маленький мирок с фиолетовым небом.

В общем, все кончилось хорошо, можете не волноваться. Такие истории любят хорошо кончаться, я не встречала еще ни одной плохой. Кто остаются недовольны–так это начальники тех, кто спокойно пропал из этого мира! думаю, их можно понять… но настолько не хочется, что я не буду, ладно?

Они попали в разные миры, но иногда разговаривают друг с другом, во сне. А заботы оставшихся в своем уютном мире составили лишь похороны двух маленьких людей с большой верой…

Я знала не так много чудес, произошедших в ночь на Девятый День, но они существуют. Сама не знаю, что это за Девятый День и какие сны снятся его верным вассалам… но точно так же, как они, я научилась не искать причин. Он существует–и точка. Что еще надо?)